Начало неведомого века

Больно об этом говорить, но сюжеты, затрагивающие великую тему революционной борьбы, кроются подчас как по лекалу, ориентируясь на утвержденную в бюрократических инстанциях схему, а вовсе не на правду истории. Не потому ли так похожи бывают друг на друга кинематографические матросы, работницы, солдаты - одни и те же кожанки, форменки, платочки, те же самые ортодоксально правильные, будто из хорошо выверенного школьного учебника суждения и постулаты.

Молодые режиссеры середины 60-х Лариса Шепитько и Андрей Смирнов сквозь схемы и штампы вот такого «школьно-революционного» жанра пытались прорваться к подлинной революционной действительности - обжигающей, смятенной, грубой, жестокой и прекрасной. Лариса Шепитько избрала поводом для этого рассказ Андрея Платонова «Родина электричества», Андрей Смирнов, работая над кино-новеллой «Ангел», использовал прозу Юрия Олеши.

Нетрудно заметить, что яркие, стилистически изысканные и в чем-то даже изощренные произведения трудно поддаются переводу на язык кино. Однако именно это обстоятельство и вдохновляло более всего начинающих кинематографистов. Они хотели подлинности, пусть неудобной, пусть сложной для пластического воплощения, лишь бы не имеющей ничего общего с лабораторной сценарной гладкописью. А чисто литературная незаурядность первоисточников побуждала их к поиску адекватного, метафорического киноязыка. Потому-то, например, новелла Ларисы Шепитько снята оператором через особую насадку, едва заметно деформирующую изображение. От этого лица платоновских праведников и страстотерпцев сделались на экране чуть вытянутыми, иконописными, что поразительно соответствует духу данной, не имеющей в мире подобия прозы. Вот и Андрей Смирнов, стремясь соответствовать тому острому, даже в трагизме праздничному видению мира, которое было свойственно Юрию Олеше, населил свой короткий фильм разнообразнейшими персонажами, целым калейдоскопом парадоксальных, драматических, нелепых, страшных типов, типажей и фигур эпохи гражданской войны. Тут и кабацкий вышибала, решивший «осесть на земле», и интеллигент, четко усвоивший, что за очки могут убить, и студент, не узнавший в беспощадном революционном вихре ту идиллическую свободу, о которой он мечтал, и, наконец, комиссар, мягкосердечный по натуре человек, велением времени превращенный в безжалостного, яростного, к самому себе не ведающего снисхождения бойца революции.